“Симуляция” - ключевое слово новейшей теории средств массовой информации, но в то же самое время - характеристика “духа времени”, который возобладал с 80-х годов. Однако в более глубинном историческом смысле вся прежняя история капитализма может быть определена как история симуляции. Здесь имеется в виду нечто иное, нежели усеченное понятие о симуляции в СМИ, хотя между ними существует связь. Симулятивное отношение людей к самим себе указывает в принципе на незрелость общества, которое не является хозяином самого себя. Маркс характеризовал это состояние как фетишизм, иронически обыгрывая культурную антропологию своего времени. В ту пору фетишистскими именовали так называемые примитивные общества, которые приписывали каким-либо предметам магические свойства. Разумеется, эти общества считались стоящими на куда более низкой ступени развития, нежели “просвещенные” европейцы. Если же брать понятие фетишизма не как обозначение особых магических явлений у определенных народов, а - подобно Марксу - как форму не-осознания обществом самого себя, то оно позволяет выйти на более высокий уровень обобщения. С этой точки зрения, сущность фетишизма (симуляции) состоит, грубо говоря, в том, что общественное воспроизводство совершается не осознанно, по свободной взаимной договоренности, а согласно слепому, бессознательно возникшему коду, который символически заключает в себе общественную жизнедеятельность и внешне представляет ее в виде какой-либо проекции - в форме лиц, либо живых или мертвых вещей, становящихся священными. Кодирование поведения действуют не “извне общественной системы”, а заключено внутри нее, и стало для находящихся в его плену людей “второй природой”.

  Провокативность Маркса состоит в применении понятия фетиша к самому современному Западу, что, тем самым, неожиданно демонстрирует “примитивность” капиталистического общества. Маркс говорит о простом изменении формы фетиша. Современная система фетишей - это тотальное товарное производство, “представленное” в виде денег. Это означает, что люди не договариваются друг с другом непосредственно и осознанно о том, что им делать с их совместными ресурсами (силами, знаниями, средствами производства, природой), а лишь косвенно связаны друг с другом через фетишизированную форму товара и денег и тем самым подчиняются безличным “законам” их движения. Таким образом, люди приносят свое собственное живое бытие и свои человеческие отношения в жертву мертвой вещи, бессознательно сформировавшейся в ходе исторического процесса.

Товар и деньги как фетиш существовали еще в докапиталистических обществах, но лишь как маргинальное, а не как господствующее явление. “Капиталистическая модернизация” означала ни что иное, как превращение этого явления в тотальную фетишистскую форму воспроизводства общества. Это происходит посредством преобразования денег в производственный капитал. Но какими бы мощными ни были средства производства, неизбежно создаваемые в ходе этого исторического процесса, их невозможно использовать осознанно и в соответствии с их реальным содержанием, потому что они прикованы к фетишу. Слепая, глухая, лишенная чувств и вкусов машина накопления фиктивных величин работает безлично, следуя своим внутренним механическим законам, пока она не перегревается, не начинает дико вибрировать с отвратительным скрежетом, причиняя разрушения и, наконец, не взрывается.

  Фикция сама становится фиктивной, и коллективная симуляция угрожает совершаться вхолостую. Теперь кризис состоит собственно в том, что реальная, материальная субстанция фетишистской симуляции (масса затраченного количества труда), с одной стороны, и ее фиктивная форма выражения (масса денежных единиц), с другой, начинают расходиться и пропорционально не соответствовать друг другу. Более того, это несоответствие становится длительным структурным состоянием. При этом происходит рост объема денег, лишенных “материальности”.

  Маркс называл лишенное материальности иллюзорное накопление “фиктивным капиталом” и говорил о методе “фабрикации фиктивного капитала” (“Капитал”, том 3). Основу этого процесса составляет система кредита или капитал, приносящий проценты. Процент - это прибыль, которую приносят деньги как кредитный капитал. Структура капитализма при этом следующая: деньги, которые не могут быть непосредственно вложены их владельцем в производство, ссужаются (обычно через банковскую систему) производственному капиталу, чтобы там добавиться к реальному процессу получения прибыли. Процент, который кредитный капитал предоставляет производственному капиталу, есть ни что иное, как “часть прибыли” от производственного капитала, которая уплачивается кредитному капиталу за ссуженные деньги. Однако, ситуация меняется в случае, если капитал предстает в виде денег, приносящих деньги, минуя реальное производство. Это и есть фиктивный капитал.

  Первым источником образования фиктивного капитала является спекуляция акциями и недвижимостью. Самостоятельное движение этого титула собственности... подтверждает иллюзию, будто они образуют реальный капитал наряду с капиталом или притязанием, титулом которого они, возможно, являются. Их рыночная стоимость приобретает значение, отличное от их номинальной стоимости... Рыночная стоимость этих бумаг отчасти спекулятивна, поскольку она заранее рассчитывается на основе не реальных доходов, а только ожидаемых... (“Капитал”, том 3). Но Маркс не мог и представить себе, какие формы и масштабы примет эта фиктивная капитализация в конце 20 века. В химии существует понятие производных соединений (дериватов), и аналогично этому в процессе фиктивной капитализации создаются все новые производные формы капитализации. Сейчас уже без стеснения говорят о дериватном капитализме, и банкиры, кажется, на полном серьезе воображают, что осуществили иллюзию естественных свойств “денег, приносящих деньги”, без посредничества реального материального обращения какого-либо количества труда.

  Второй крупный источник фиктивного капитала - это государственные ценные бумаги. Современные государства давно уже не могут оплачивать свои функции из реальных налоговых поступлений. Они должны регулярно занимать деньги на финансовых рынках, что, разумеется, означает: “Государство должно ежегодно уплачивать своим кредиторам определенный процент за ссуженный капитал” (“Капитал”, том 3). Тем не менее, с этими ссуженными государству и потребленными им деньгами обращаются как с “деньгами, приносящими деньги”, и государственные ценные бумаги становятся объектами финансового рынка и источником умножающихся трансакций, как и акции. Этот способ производства фиктивного капитала также возрос по сравнению с 19 веком сверх всякой меры.

  Наконец, различие в производстве фиктивного капитала во времена Маркса и сегодня состоит не только в его возросшем во много раз количестве и в создании все новых форм этого типа капитала. Занятость большого числа людей прямо или косвенно зависит теперь от создания фиктивного капитала. Это относится не только к занятым в сфере кредитной или спекулятивной надстройки, но и ко многим зависящим от носителей страхования, например, социальные страховщики и страховщики жизни привязаны к секторам фиктивного капитала и активно действуют там.

  По всем этим причинам фиктивный капитал давно уже не является периодически лопающимся мыльным пузырем, просто вторично вздувшимся на реальном накоплении. Поэтому то, что написал Маркс о соотношении подлинного и фиктивного капитального богатства, давно уже неверно: “Поскольку обесценение или вздорожание этих бумаг не зависит от изменения стоимости реального капитала, который они представляют, национальное богатство после обесценения или вздорожания столь же велико, как и до них” (“Капитал”, том 3). Сегодня соотношение парадоксальным образом уже обратное: изменение стоимости реального (производственного) капитала кажется почти что зависящим от изменения стоимости фиктивного капитала, раздувшегося за пределы любых “реальных” пропорций.

  Тем не менее, Марксово высказывание о характере фиктивного капитала верно по-прежнему: “Все эти бумаги на деле представляют собой ни что иное, как аккумулированные притязания, правовой титул, на будущее производство...” (“Капитал”, том 3). Но как возможно, чтобы “будущее производство” (то есть реальная затрата рабочей силы на уровне постоянно растущего стандарта производительности) “капитализировалось” вплоть до совершено уже нереального и все более далекого будущего? Как можно умножать фикцию на фикции? “Условием возможности” этого абсурдного фокуса является, прежде всего, изменение самих денег, то есть потеря ими материальности на уровне самого их непосредственного облика. Иными словами, материальная привязка денег, исторически говоря, привязка валют к золоту, должна была пасть, чтобы открыть возможность для выходящего за всякие пределы бурного роста фиктивного капитала. Уже первую мировую войну нельзя было финансировать не только за счет обычных доходов, но и за счет кредитов с золотым обеспечением. С тех пор золотое обеспечение все больше растворялось, пока в начале 70-х гг. доллар не стал последней валютой, отказавшейся от своего металлического духа. Холодная кровь многократного фиктивного воспроизводства зомби проистекает из беспрестанно нарастающих бухгалтерских импульсов, которые заранее заявляют претензии на бесконечно далекий будущий “труд”. Тот, кого это может успокоить, забывает об одном: привязка к золоту была также своего рода “стоп-краном”, который гарантировал периодические процессы обесценения фиктивного капитала. Теперь же возврата нет: это было бы падением в бездонную пропасть. Таким образом, капиталистическое воспроизводство, по самой своей внутренней логике лишившееся материальности, превращается в фетишистское царство призраков. Такое чаще всего плохо кончается не только в сказках...